Ренэ Герра — доктор филологических наук Парижского университета, собиратель, хранитель и исследователь культурного наследия Зарубежной России.
Ренэ Герра учился в Париже в Институте восточных языков и в Сорбонне. Магистерскую (а впоследствии, в 1981 году и докторскую) диссертацию посвятил творчеству русского писателя Бориса Зайцева, с 1967 по 1972 гг. был его литературным секретарём. Преподавал в Институте восточных языков и в университете Ниццы, работал переводчиком-синхронистом. Автор или составитель 35 книг о писателях и художниках-эмигрантах, из которых 24 изданы на русском языке, а также более 300 научных и публицистических статей по литературе и искусству русской эмиграции. Печатается в «Новом журнале» (Нью-Йорк) с марта 1976 г., а с 1992 г. публикуется в российских газетах и журналах.
Член редколлегий и редсоветов журналов и альманахов: «Русская мысль», «Русский мiръ», «Литературные знакомства», «Текст и традиция». Президент-основатель Ассоциации по сохранению русского культурного наследия во Франции. Почетный член Российской Академии художеств (2004).
За большой вклад в развитие российско-французского сотрудничества награжден орденом Дружбы РФ (2007). Лауреат Царскосельской художественной премии (2009) и Литературной премии им. Антона Дельвига (2010).
Почему Вы выбрали для изучения именно русскую культуру, чем она Вас так привлекла, ведь Вы француз по происхождению?
Да, я француз и по происхождению, и по паспорту, более того, я – коренной житель Ниццы, южанин, из альпийских горцев. Здесь жили мои предки, здесь мое родовое гнездо, недалеко от Ниццы, в Бер-лез-Альп, мой прадед был состоятельным купцом-кулаком. Я с детства понимаю местный провансальский язык.
Моя встреча с Россией, с дореволюционной Россией, с русской культурой состоялась волей судьбы на Лазурном берегу больше полувека назад. Это была встреча с современниками А.П. Чехова, как ни странно это звучит. Произошла она в Каннах, где мои родители преподавали в лицее. Тогда русский язык никого не интересовал, был «железный занавес» и мало кто знал, что здесь доживали свой век белые эмигранты.
К счастью, русский язык я начал изучать ни в гимназии, ни в лицее, ни в Институте восточных языков, ни в Сорбонне, которую
я окончил в 1967 году. Я освоил его, общаясь с русскими эмигрантами, сначала здесь, а потом в Париже.
В Каннах у меня было две учительницы, первая – из Киева, вторая – из Харькова. Вторая учительница оказалась известной поэтессой, впоследствии я стал ее духовным сыном, у нее не было детей. Очень ценили ее стихи и прозу Иван Бунин, Зинаида Гиппиус, Борис Зайцев, Владислав Ходасевич, Владимир Вейдле, Юрий Терапиано и многие другие сотоварищи по перу. Это Екатерина Леонидовна Таубер, по мужу Старова. Я знал и ее супруга, царского офицера, поручика, белогвардейца.
Впоследствии я стал литературоведом, искусствоведом. Одна из первых моих книг «Они унесли с собой Россию» – вышла в Петербурге в 2003 году, а в 2004 году – вторым исправленным и дополненным изданием. До этого в 1995 году, в Москве был издан каталог выставки из моего собрания в Третьяковской галерее под тем же названием «Они унесли с собой Россию… Русские художники-эмигранты во Франции 1920-1970 гг.». Красноречивы названия моих следующих книг: «Младшее поколение писателей русского зарубежья» (Избранные лекции университета СПбГУП, 2009); «Б. К. Зайцев – последний классик русской литературы» (СПб, 2009); «Семь дней в марте. Беседы об эмиграции с А. Ваксбергом» (Русская культура, СПб, 2010); «Когда мы в Россию вернемся…» (Росток, СПб, 2010)…
Я посвятил свою жизнь русской культуре, культуре Зарубежной России. И я верен избранному пути. Я писал о художниках и писателях-эмигрантах, когда это было не очень актуально по определенным причинам, но я не обращал на это внимание. Все мои профессора-слависты, коллеги-коммунисты, презирали и ненавидели все то, что было связано с белой эмиграцией. Я в течение пяти лет был секретарем Зайцева и за все эти годы я ни разу не видел у него ни одного французского слависта, даже и русского происхождения, таких как, скажем, Н.Струве, Д.Шаховской, В.Лосская, И.Сокологорская… Тогда надо было дружить с Советским Союзом, писать о соцреализме, о книгах Гладкова, Островского, Шолохова и т.д. А я не побоялся защитить в Сорбонне в 1967 году магистерскую диссертацию, потом в 1982 докторскую о Борисе Зайцеве. Во Франции я, увы, был первым и последним, кто писал о нем.
Есть преходящие ценности и есть непреходящие. Возрождение России возможно только благодаря культуре. Я свою лепту внес, потратил немало сил и денег, чтобы спасти, то что было возможно. Собирал все, что мог, когда этим никто не интересовался – сколько пропало бы без меня и сколько еще пропало при мне! Все это выкидывалось, не было востребовано. Квадратные метры – это деньги, человека не стало, квартиру нужно освободить, сдавать или продавать, и все, что осталось внутри – на свалку. Даже дети эмиграции не понимали ценность всего этого, а я понял это больше полувека назад, для меня это было очевидно. Я осознавал, что советская власть рано или поздно кончится и культурное наследие русской эмиграции будет востребовано на родине. Я больше полвека собирал это все для души, делал это для них, потому что был уверен, что они своим творчеством триумфально вернутся на Родину, и их реванш в конце 80-х гг. оказался отчасти и моим. И этот факт доказал, что я в свое время сделал правильный выбор.
Но за все надо платить. За то, что я был секретарем Бориса Зайцева, меня выслали из Советского Союза в 1969 году, я получил «волчий билет» и тринадцать лет меня туда не пускали. И здесь во Франции я получил «волчий билет», ведь меня выслали из страны, которая шла к светлому будущему. Я был на стороне белогвардейцев, «обломков империи», «отщепенцев», изгоев, тех, кто не «понял» и не принял «великую октябрьскую»!..
Где берет свое начало русская история Ниццы?
В Ницце еще до революции была большая русская колония. Можно сказать, Ницца по многим причинам – самый русский город за пределами Российской Федерации, и у меня есть тому доказательства. Во-первых, на сегодняшний день это единственный город за пределами РФ, где находится русский православный собор – Свято-Николаевский. В Париже сегодняшний Свято-Александро-Невский собор был до революции только храмом при посольстве.
Во-вторых, здесь находится единственное русское кладбище за пределами России, а до этого – Российской империи – Николаевское кладбище, которое основал Александр II в память о царевиче Николае Александровиче, скончавшемся в 1865 году в Ницце. Это кладбище уникально, на нем больше 3000 захоронений русских подданных. В центре кладбища была выстроена большая часовня во имя Святителя Николая, небесного покровителя наследника русского престола цесаревича Николая Александровича. Половину средств на нее выделила графиня Анна Толстая (урождённая Хилкова) в память о муже Александре Толстом, скончавшемся в Ницце. В 1920-е годы часовня была расширена и обращена в церковь, иконостас для которой в 1911 году пожертвовал «в память родителей» барон П. П. фон Дервиз.
Часто это кладбище называют Кокад, но это неправильно. Большое католическое кладбище Кокад находится ниже, там десятки тысяч захоронений.
Ну и третий аргумент в пользу русской Ниццы — на rue Longchamp располагается самый старый русский православный храм в Западной Европе – церковь Святителя и Чудотворца Николая и Святой Мученицы Царицы Александры. Она была освящена в декабре 1859 еще до присоединения Ниццского графства к Франции. Все здесь, вплоть до иконостаса, было личным даром августейшей благотворительницы, вдовствующей Императрицы Александры Федоровны, по желанию которой все в храме остается неизменным по сей день. Библиотека на первом этаже, открытая в 1860 году поэтом и писателем князем Петром Вяземским, превратила храм на улице Лоншан в подлинный очаг русской культуры, излюбленное место встреч российской интеллигенции; так продолжалось вплоть до первой мировой войны и последовавшего за ней большевистского переворота.
Какие развязки и завязки русской истории в Ницце! 24 апреля 1865 года цесаревич Николай Александрович скончался в Ницце. Именно в этой церкви отпевали наследника, старшего сына Александра II.
Кроме того, в Ницце много вилл и дворцов, которые построили русские. Например, ректорат и физико-математический факультет университета Ниццы София-Антиполиc находятся в бывшем замке Шато Вальроз барона П.Г. фон Дервиза, построенном во времена царствования Александра II. Барон построил здесь театр, как у Людовика XIV в Версале. Зал на 400 человек. 5 января 1879 года тут состоялась премьера оперы М.И. Глинки «Жизнь за царя». Прямо напротив величественного замка красуется изба. Да-да, самая обыкновенная деревянная изба из киевских владений барона фон Дервиза, которую он приказал разобрать по бревнышку, переправить в таком виде в Ниццу морем из Одессы и вновь собрать на этом месте.
В Ницце также сохранились бывший дворец княжны Елизаветы Кочубей, ныне – Музей изящных искусств им. Жюля Шере; вилла князя Лобанова-Ростовского «Chвteau des Olliиres»; вилла «Les Palmiers» барона Александра Фальц-Фейна, ныне – городской муниципальный архив…
Николай Васильевич Гоголь, в декабре 1843 года, по приглашению Александры Смирновой-Россет, друга и собеседника А.Пушкина, М.Лермонтова, приехал в Ниццу. Вот что он пишет Василию Андреевичу Жуковскому 2 декабря: «Ницца – рай; солнце, как масло, ложится на всем… воздух летний. Спокойствие совершенное. Жизнь дешевле, чем где-либо. Смирнова здесь. Соллогубы тоже здесь. Графиня Виельгорская тоже здесь, с сыном и меньшою дочерью… Я продолжаю работать, т.е. набрасывать на бумагу хаос, из которого должно произойти создание «Мертвых душ»».
А Федор Тютчев в декабре 1864 года увековечил Ниццу в русской поэзии:
О, этот Юг, о, эта Ницца!..
О, как их блеск меня тревожит!
Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет – и не может…
Нет ни полёта, ни размаху –
Висят поломанные крылья,
И вся она, прижавшись к праху,
Дрожит от боли и бессилья…
Гоголь, Тютчев, Салтыков-Щедрин, Надсон жили здесь в свое время в русском пансионе на улице Гуно, 23. Также здесь дважды гостил Чехов, именно в Ницце он частично переписал пьесу «Три сестры» для Ольги Книппер. Он часто сравнивал Ниццу с Ялтой в пользу Ниццы, конечно. Портрет Чехова здесь писал художник Осип Браз, которого специально для этого послал в командировку Павел Третьяков. В 1909 году в Ницце был и Ленин. Так что можно даже устроить прогулки по Ленинским местам.
Кстати, А.И.Герцен тоже любил Ниццу. Подолгу бывал здесь. Свой шедевр «О развитии революционных идей в России» он создал в Ницце. По завещанию похоронен на кладбище Шато.
Русская Ницца – это уникальный случай не только в истории Франции, но и вообще в европейской и даже в мировой истории. Нет такого второго города во Франции, я бы даже сказал, на Западе. Ну, Париж… Но даже он не может соперничать с Ниццей. Да, конечно, в Париже жили великие изгнанники. Ницца и русская эмиграция – большая, отдельная тема. Каждый год здесь бывал Иван Бунин. Недавно снесли тот дом на бульваре Гамбетта, где было кафе, в котором он любил сидеть вместе с М. Алдановым и Л.Сабанеевым, композитором и музыкальным критиком – я был знаком с его дочерью. Марк Алданов – мэтр исторического романа, автор десятков книг, переведенных на многие языки. Он очень любил Ниццу, где жил с 1947 года. Похоронен на французском кладбище Кокад.
Еще до второй мировой войны поэт и критик Георгий Адамович часто приезжал в Ниццу, где и провел годы оккупации. Об этом он пишет в своей французской книге «Другая родина». Я с ним не раз встречался. У меня сохранились книги с его дарственными надписями. Волей судьбы он скончался не в Париже, где у него была квартира, а в Ницце. Похоронен на русском кладбище. Я был на его похоронах. Специально приехал из Ментоны его старый друг художник Костя Терешкович. Они были знакомы еще по Берлину, с 1922-го года. Адамович скончался в 1972-м. 50 лет дружбы.
Как известно, история царской семьи неразрывно связана с Ниццей. Давайте поговорим подробнее на эту тему.
Если царская семья стала приезжать сюда, на Лазурный берег, то это отчасти благодаря художнику Жозефу Фрисеро. Родился он в Ницце. И здесь в 1847 году подружился с талантливым русским художником Григорием Гагариным, сыном крупного дипломата. В один прекрасный день он ему сказал: «Вы человек талантливый. Вы бы не хотели работать при царском дворе? В Петербурге?». Представьте, ведь тогда не было поездов, а тем более самолётов. Немножко далековато. А Фрисеро, смелый человек, сказал: «Хорошо». И поехал. Приехав в Петербург, он стал придворным художником Николая I. В Эрмитаже хранятся его работы. Также по просьбе императора он стал давать уроки 23-летней княжне Юзе (Жозефине) Кобервейн. Официально Жозефина была дочкой государственного секретаря И.В.Кобервейна, но все знали, что она внебрачная дочь императора Николая I. И как это часто бывает, ученица влюбляется в своего учителя. И в конце 1848 года они вместе уезжают во Францию. Венчались в православной греческой церкви в Марселе 3 января 1849 года. А жили здесь, в Ницце в квартале Сан-Филипп на вилле «La Commanderie». Лев Толстой первый об этом написал в 15-ой главе своей повести «Хаджи-Мурат». И что самое трогательное: Александра Федоровна, жена, а потом вдова Николая I, должна была ненавидеть Юзю. Но императрица стала ей покровительствовать. Неспроста в октябре 1856 года она приехала в Ниццу, где осталась на шесть месяцев.
Несколько лет назад за большие деньги, в Париже на аукционе, я купил портрет графа Сарторио. Небольшая акварель подписана «Юзя Фрисеро. Ницца 1857».
Когда скончался Фрисеро, его жена ушла в католический монастырь. А виллу с большим садом купила грaфиня А.Ф.Апраксина и основала школу для глухонемых, которая до сих пор существует. С тех пор каждый год, в день рождения графини дети из приюта приносят цветы на ее могилу на русском Николаевском кладбище.
Мой старший брат лет 15 назад на барахолке в Ницце нашел последний автопортрет маслом Жозефа Фрисеро. Его работы хранятся в музее Массена, они также есть в моем собрании.
А здесь, в Ницце, до сих пор живёт правнук Фрисеро – Серж Ромэн, который написал и издал в 1993 году монографию о прадедушке. Представьте, он потомок Николая I. И вид у него благородный.
Еще одна немаловажная деталь. В 1865 году после кончины наследника русского престола, царевича Николая Александровича, его невеста датская принцесса Дагмар, стала невестой младшего брата скончавшегося царевича – будущего императора Александра III. Здесь же, в Ницце Александр III был провозглашен наследником престола. И что любопытно, невеста только что умершего Николая, вышла замуж за его брата 9 ноября 1866 года. Если бы Цесаревич Николай не умер в Ницце, он бы стал Николаем II и может быть история государства Российского пошла бы по-другому. Я считаю, что каждый здравомыслящий человек имеет право и должен себе задать вопрос, как бы сложилась судьба России, если бы Николай Александрович остался жив и взошел на престол. Возможно, не было бы франко-русского союза, и его роковых последствий. Россия не была бы втянута в первую мировую войну, которая повлекла за собой конец царской России. Поэтому я вправе утверждать, что завязка и развязка истории Российской империи произошли в этом городе.
У Ниццы русская судьба – это тоже мой тезис. После октябрьской революции здесь оказалось много великих изгнанников, которые в общем-то никому не были нужны, но с достоинством сохранили и приумножили русское культурное наследие. Я – чистый плод этого русского присутствия. Без них я бы не стал увлекаться Россией и ее культурой.
Если говорить о художниках, в Ницце творили А.П. Боголюбов, И.К. Айвазовский, Е.А. Клементьев, Ф.А. Малявин и Г.К. Лукомский, они оба покоятся на русском кладбище. Соратник Малевича и мой друг – художник Павел Мансуров ушел из жизни в Ницце. Я с ним познакомился в Париже в конце 60-х годов. Бывал здесь и великий Константин Коровин. У меня есть его еще дореволюционные картины, в том числе вид Ниццы.
Борис Григорьев умер также на Ривьере, в Кань-сюр-Мер. Купил там участок и построил себе мастерскую. В 1978 году я устроил его выставку, к сожалению уже посмертную, в Шато-музее Кань-Сюр-Мер.
Мой близкий друг, художник-мирискусник Дмитрий Бушен обожал эти места и часто бывал здесь.
Знаменитый художник Юрий Анненков также работал в Ницце для кинематографа на знаменитой кинематографической студии La Victorine. В моем собрании хранятся эскизы декораций и костюмов к фильмам знаменитых кинорежиссеров.
В 1995 году я устроил выставку русских художников-эмигрантов «Изгнание русской живописи во Франции». Сначала она проходила в Третьяковской галерее в Москве, где было представлено 220 работ, затем в Париже в Сенате – там было уже 400 работ, а потом в Ницце, где было выставлено 800 работ. Экспозиция продлилась три месяца и собрала 30 тысяч посетителей.
Сейчас я мечтаю открыть в Ницце музей культурного наследия русской эмиграции, у меня материала хватило бы на десяток музеев. Но, к сожалению, по большому счету, это пока никому не нужно.
Когда мы в Россию вернемся…
о, Гамлет восточный, когда? —
Пешком, по размытым дорогам,
в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов,
без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы,
что вовремя мы добредем…
— писал Георгий Адамович.
Они все мечтали вернуться в Россию. И они вернулись, кто стихами, кто прозой, кто картинами… Вот пророческие стихи эмигрантского поэта Георгия Иванова:
Хожденье по мукам, что видел во сне –
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне –
Воскреснуть. Вернуться в Россию – стихами.
Важно знать и не забывать, что долгое время в России не полагалось писать и говорить о том, что свои лучшие книги Иван Бунин, Дмитрий Мережковский, Борис Зайцев, Алексей Ремизов, Иван Шмелев, Константин Бальмонт, Георгий Иванов, Владислав Ходасевич написали в изгнании. Это противоречит тезису, что будто бы нельзя творить, будучи оторванным от родной почвы, и долгие годы в советской России писали черт знает что по этому поводу. Чтобы не быть голословным, не могу не процитировать то, что писал в 1978 году литературовед в штатском д.ф.н. ЛГУ Ю.А.Андреев в своей вступительной статье к «Избранному» А.М.Ремизова: «Отрыв от отечества сказался сугубо отрицательно на всех без исключения писателях-эмигрантах. Для Алексея Ремизова отрыв от России был чреват творческим бесплодием». Комментарии излишни. Теперь, наконец, в России все соглашаются, что лучшее у Бунина – «Митина любовь», «Солнечный удар», «Чистый понедельник», «Окаянные дни», «Жизнь Арсеньева», «Освобождение Толстого», «Темные аллеи» и все это, извините, написано во Франции. Иван Бунин, как и другие писатели-эмигранты, тем самым доказал, насколько они были сильны, и не только духом. Писать по-русски, как они писали, в отрыве от родины, действительно живя в другом мире, в другой языковой стихии, писать все лучше и лучше, несмотря на возраст, на трудные материальные, психологические и моральные условия – поистине настоящий подвиг. И каждый из писателей-эмигрантов по-своему, в меру своих сил, его совершил.
Если говорить о ваших книгах, статьях, какие труды Вы бы особо отметили?
На сегодняшний день у меня больше 300 публикаций, и это не беллетристика.
Недавно вышли в нью-йоркском «Новом журнале» мои две большие статьи. Первая «Юрий Анненков – между кистью и пером». В ней я доказываю, что он был не только великим художником, но и писателем. Вторая «Я вырос в бунинских местах…», к 145-летию со дня рождения Ивана Бунина.
А в петербургском альманахе «Русский мiръ» появилась статья «Моя Ремизовиана», с уникальным иллюстративным материалом.
Выделил бы книгу «Когда мы в Россию вернемся…» (СПб, Росток, 2010, 667 с.), также с богатейшим иллюстративным материалом.
Я также горжусь своей книгой «О русских по-русски» (СПб, «Русская культура», 2015, 510 с.). В ней более 800 иллюстраций, значительная часть которых опубликована впервые. В октябре 2015 года в Москве состоялись презентации этой книги в ЦДЛ и в редакции «Российской газеты», а в декабре в Петербурге в музее-квартире А.С.Пушкина на Мойке, 12.
Какие у Вас воспоминания о Советском Союзе?
Я был пять раз в Советском Союзе и в общей сложности провел там год своей жизни. А с 1992 года в постсоветской России – больше пяти лет. Приглашают – я езжу. До распада Советского Союза я бывал там только в командировках в рамках культурных обменов между Францией
и Советским Союзом.
Первый раз я попал в Москву в 1966, я тогда был молодым студентом Сорбонны. В этой делегации я был единственным, кто свободно говорил по-русски. Мы приехали поездом в конце октября. После Ниццы и Парижа я испытал шок: темно, холодно, хмурые лица. Конечно, когда я вернулся из Советского Союза, меня русские эмигранты спрашивали: «Как там?». Я как человек честный, отвечал: «Там ужасно». Я понял, что это было им неприятно, и перестал говорить на эту тему.
Второй раз я поехал в Союз в 1968, как аспирант, жил в общежитии МГУ в отдельной комнате. Я много общался, и, конечно, за мной была слежка, боялись, что я переправлю рукописи через посольство. Я дружил с Юрием Трифоновым – великим писателем, бывал у Корнея Чуковского в Переделкине. В его недавно изданных дневниках нет ни слова о наших встречах и долгих беседах – боялся. Мне Чуковский был интересен как критик Серебряного века, я тогда еще не знал, что в это же время у него иногда гостил А.Солженицын… В один из моих приездов, он меня предупредил: «Сейчас выйдем погулять, только если кого встретим, Вы не Ренэ Герра, а Роман Герасимов, приехали ко мне из Воронежа, пишете обо мне работу». Мы вышли на улицу и встретили поэта Роберта Рождественского. Чуковский так и представил меня. И для меня тогда этот страх советского человека, уже немолодого известного писателя был ударом и настоящим откровением.
В марте 1969 года, из-за дружбы с последним классиком русской литературы, эмигрантским писателем Б.К.Зайцевым, был выслан из СССР компетентными органами. Меня тринадцать лет не пускали в Советский Союз, и вдруг, в 1982 году, наконец получаю визу. В 1984 году была моя последняя командировка в Советский Союз, а в 1988 мне снова отказали в визе в связи с возвращением а родину моего большого друга, поэтессы Ирины Одоевцевой. Но это уже отдельная большая тема…
Спасибо Вам за интересную беседу!
Тина Шевалье
